Снижение нефтегазовой ренты до 12,3% ВВП — не угроза личным доходам, пока нужные ресурсы можно найти в бюджете РФ. В ответ на кризисы рентоориентированное общество меняет свою структуру, но не изменяет своим принципам: обладателям политического ресурса всегда достается больший кусок.

НАДЕЖДА ПЕТРОВА

Говорят, если Бог захочет кого проклясть, тому пошлет высокие цены на нефть и обширные запасы углеводородов. Хотя поначалу ресурсное проклятие не выглядит пугающе — пока дорожающие ресурсы подгоняют экономику, позволяя наполнять бюджет, увеличивать доходы населения и популярность власти и, плюс ко всему, откладывать кое-что на черный день.

В 2000-2008 годах рост цен на нефть с $28 до $98 за баррель обеспечил, по разным оценкам, от трети до половины из в среднем 6,5% роста российского ВВП в год и внес просто фантастический вклад в рост зарплат. Если бы не цена на нефть, реальные зарплаты за этот период выросли бы не на 244%, а на 50% (см. А. Кудрин, Е. Гурвич, «Новая модель роста для российской экономики», «Вопросы экономики», N12 за 2014 год).

Выраженная как доля в ВВП, природная рента в России в 2000-2008 годах, по данным Всемирного банка (ВБ), колебалась в диапазоне от 26% до 43%, при этом большая часть, за вычетом буквально 2-3,5 п.п., приходилась на нефтегазовую. Руководитель Экономической экспертной группы Евсей Гурвич оценивал уровень нефтегазовой ренты в 21,4-34,9% ВВП в разные годы.

Постепенно этот ресурс стал терять значение: уже в 2013 году доля нефтегазовой ренты снизилась до 13% ВВП РФ (оценка Гурвича; ВБ оценивает чуть выше — 15,6%). А в 2014 году хотя и выросла до 14,8%, но лишь из-за редкого стечения обстоятельств. Под давлением политических факторов курс рубля к доллару обвалился еще в марте 2014-го, а цены на нефть начали снижаться только во втором полугодии. В итоге расчетная доля ренты в ВВП оказалась выше, чем если бы процессы были синхронны.

Сейчас, говорит Гурвич, «рента в процентах ВВП (12,3%) лишь немного меньше, чем в 2013 году». Столь незначительное падение показателя объясняется изменением курса рубля и снижением самого ВВП. Но в валюте она сжалась почти вдвое — с $276 млрд в 2014-м до $148 млрд в 2015-м году (см. таблицу).

Благодаря девальвации нефтегазовые доходы все еще обеспечивают 44,5% доходов федерального бюджета (согласно отчету за январь—сентябрь 2015-го; в 2014 году — 50%) и 30% консолидированного. Однако, по прогнозу ВБ, их вклад будет уменьшаться из-за падения нефтедобычи и сравнительно более быстрого роста других секторов экономики. В итоге, при условии стабилизации цены на нефть на уровне $105 за баррель, к 2050 году за счет ресурсного сектора будет формироваться только 14% доходов бюджетной системы. Никакого счастья это не принесет: без институциональных реформ среднегодовые темпы роста ВВП РФ до 2040 года составят, в базовом сценарии, 1,29%.

Невечный двигатель

Грозящие десятилетия стагнации, как и нынешний спад (за три квартала 2015-го ВВП сократился на 3,8%),— типичные последствия ресурсного проклятия. За годы роста нефтяных цен в России появился своего рода «генератор с положительной обратной связью», указывают президент фонда ИНДЕМ Георгий Сатаров и профессор ВШЭ Марк Левин (см. «Вопросы экономики», N4 за 2014 год). «Рост ренты создает новую ренту» и превращает ситуативное рентоориентированное поведение в системное.

Помимо природной ренты исходным «топливом» для работы этого генератора была политическая рента — возможность определять выгодные для рентополучателя правила игры. Принцип его работы прост: рост цены на нефть увеличивает ренту, рентоориентированное поведение становится привлекательнее. Это приводит к использованию политического ресурса для создания поддерживающих такое поведение формальных и неформальных институтов, сращиванию бизнеса и власти, коррупции. Растет «сфера действия» административной ренты (коррупция является простейшей ее формой) и ренты, которую Сатаров и Левин выделяют в самостоятельный вид, называя переходной,— в этом случае получатели ренты извлекают выгоду из состояния правовой неопределенности, не позволяющей другим защитить свои интересы и права собственности.

Расширение административной и переходной ренты способствует перераспределению природной ренты и укреплению политической. Но кроме этого дополнительно стимулирует поведение, направленное на получение непродуктивных доходов. Дальше процесс развивается по спирали, причем население в целом относится к этому достаточно лояльно: часть ренты всегда направляется на реализацию его представлений о «социальной справедливости». Рентоориентированное поведение многим начинает казаться общепринятым и даже естественным, а стимулов для продуктивной деятельности остается все меньше.

О том, что эта тенденция стала «достоянием масс», можно судить по данным соцопросов, указывает Сатаров: «Когда при опросе выпускников школ выясняется, что их мечтой становится работа в «Газпроме» или в администрации президента,— мы можем точно сказать, что теперь это самое главное». ФОМ выявил эти предпочтения молодежи в опросах 2009 года, но с тех пор ситуация радикально не изменилась. Так, опросы студентов и выпускников вузов, которые проводит компания Universum, показывают, что, хотя среди них и наблюдался спад интереса к госслужбе (с 16% в 2009 году до 12% в 2012-м), он в прошлом. Сейчас о госслужбе мечтают 18%. А «компанией мечты» для студентов всех направлений, кроме IT, остается «Газпром».

Другие исследователи могут иначе классифицировать ренты. Так, профессор ВШЭ Симон Кордонский сказал «Деньгам», что не видит оснований говорить о политической ренте — «у нас политики нет»: «У нас есть административная рента и есть статусная, связанная с положением субъекта (территории, человека или группы) в иерархии». Вывод-то, впрочем, тот же: у рентоориентированного общества «никаких инновационных, рыночных перспектив быть не может». «Вся инновационная активность развивается в одном направлении: как украсть, как освоить бюджет, как сконструировать угрозу, кому сколько дать»,— пояснил Кордонский свое заключение.

Общество рентополучателей

В бюджете, говорит Кордонский, можно видеть точно такой же источник ренты, как и в природных ресурсах, рента от которых в него частично изымается: «Бюджет формируется как набор способов нейтрализации угроз и является основным источником ренты для чиновников — поскольку они пишут угрозы, на нейтрализацию которых приходят финансовые ресурсы».

Впрочем, вопрос, считать ли рентой весь бюджет РФ (консолидированный — почти 30 трлн руб. на 2015 год), остается спорным — по крайней мере, если понимать ренту как доход, полученный сверх необходимого для решения тех или иных задач. Оценок, сколько расходуется на коррупционные схемы или на вполне легальную нейтрализацию искусственных угроз, не существует. Но, замечает Сатаров, понятно, что «здесь есть некие ограничители»: «Нельзя своровать 100% бюджета. Какую-то часть необходимо оставлять, чтобы машинка функционировала».

Так или иначе, а процесс распределения государством ресурсов определяет сословную структуру общества. Сословие, в определении Кордонского,— «группа, созданная государством для нейтрализации угроз, которой на эти цели выделяются ресурсы». Военнослужащие — для нейтрализации военных угроз, судебные приставы — угроз неисполнения судебных решений и т. д. «Поскольку количество угроз не исчерпывается конечной цифрой, их много и их можно придумать, возникает поток: с одной стороны — новые угрозы, с другой — новые сословия, существование и преференции которых зафиксированы законодательно. Я эти сословия называю служивыми. Все они фактически были созданы начиная с 2002 года»,— говорит социолог.

К служивым, по оценкам фонда «Хамовники», можно отнести более 7 млн человек (5,1% населения). Но кроме служивых сословий есть и обслуживающие, «которые частично наследованы от советской власти: пенсионеры, работающие по найму, бюджетники»,— более 90 млн (66,3%). Итого «рентные сословия» — 71,4% населения. Активному населению (15,2%, в том числе лица свободной профессии и предприниматели) и маргиналам (13,4%) от ренты тоже кое-что достается — через обслуживание рентных сословий: «Скажем, служащий получил надбавку. Потратил: построил баню. То есть привлек активное население»,— поясняет Кордонский.

Однако существование рентных сословий, в отличие от активного населения, напрямую связано с тем, насколько серьезно государство оценивает ту или иную угрозу. Если военная угроза кажется ему более значительной, чем угроза потери качества образования или здравоохранения, то и ресурсы распределяются соответственно: расходы на оборону растут, а на образование и здравоохранение сокращаются даже номинально — в проекте федерального бюджета на 2016 год падение на 8,4% и 7,8%.

При этом, как заметила директор Центра развития ВШЭ Наталья Акиндинова (см. КГБ, 2013 год, N59), расходы на образование и здравоохранение на 90% финансируются за счет налогов предприятий и населения, а нефтяная рента «все больше направляется на защиту от внешних и внутренних врагов». Продолжив ее расчеты, «Деньги» обнаружили, что это относится и к пропаганде: прогнозные расходы бюджетов всех уровней на СМИ в 2016 году — «нефтяные» на 50% (см. графики).

Российские инновации

Сжатие исходной нефтяной ренты, а следом и бюджета ведет к обострению конкуренции. «Успех или неудача борьбы за ренту зависят от затрат участника игры на получение и сохранение доступа к ней,— говорит Левин.— Это не обязательно взятки — это могут быть деньги на оплату юристов или исследования рынка. В ряде моделей эффективность этих затрат связана с функцией влияния, что часто интерпретируется как политическое влияние в широком смысле. То есть доступ к ренте получит та группа, которая обладает значительным политическим влиянием».

Группам, не обладающим влиянием, не позавидуешь. Например, отмечает Кордонский, бюджетники: «Они возникли при СССР как группа, предназначенная для выполнения социальных обязательств в сфере образования, здравоохранения, культуры, науки. Как сословие, они имели свои пенсионные льготы, льготы по рабочему графику, бессрочные контракты и т. д. Сейчас происходит превращение их в работников по найму, работающих, пока сочтет нужным администрация. Статус бюджетника исчезает».

Другие группы усиливают «инновационную активность» в ее российской направленности, конструируя новые угрозы, которые помогут обосновать получение ресурсов бюджета — либо получить ренту с рынка в виде откатов или прибыли близких компаний. Вариантов масса — от реальной угрозы терроризма до странной угрозы появления нецензурных слов в СМИ или волнующей угрозы проникновения в страну импортного сыра. Опасности может не быть, но если явление, как говорит Кордонский, «было названо угрозой», группа получает ресурс на ее нейтрализацию, так что «в целом этот процесс можно рассматривать как финансовый промысел для органов власти и госкомпаний».

В борьбе за ренту все средства оказываются хороши, вплоть, собственно, до обвинений в коррупции тех, чья доля показалась слишком привлекательной (можно предположить, что нечто подобное произошло в случае с арестом бывшего губернатора Сахалинской области Александра Хорошавина).

Если рентоориентированное поведение становится системным, уход от него требует времени, а начинаться должен сверху, указывает Сатаров. «Любые серьезные изменения всегда идут сверху вниз. Как использование носовых платков,— поясняет он.— Если бы у нас было впереди 200 лет, у нас был бы запущен естественный процесс включения в оборот различных рент, их конкуренции — и способствовал бы институциональной динамике». Например, продолжает социолог, когда возникла инновационная рента, оказалось, что те, кто борется за интеллектуальный ресурс, «обходят на дикой скорости» тех, кто держится за старые ренты.

kommersant.ru