Экономист Николай Кащеев о том, что Китаю придется выходить из состояния перманентной модернизации.
Если вы посетите Харбин, то среди стеклянных параллелепипедов довольно, впрочем, однообразных небоскребов по сторонам широченных улиц, продуваемых зимой пронизывающим ледяным ветром, возможно, еще увидите наполовину снесенные бульдозерами серые фанерные трущобы времен Мао, словно сошедшие со старых черно-белых фотографий. Если вы отъедете на десяток километров от футуристического Шанхая, что называется, в глубинку, вы, возможно, увидите небывалого масштаба работы по благоустройству, в ходе которых состоящие из грязи и мусора берега речушек превращаются в каменные набережные, кривые сельские дороги – в магистрали и развязки, а бесконечные деревенские трущобы – в очередные бетонные, стальные и стеклянные башни. Эти работы финансировались местными органами власти, которые занимали на них деньги у банков и на рынке. Эти проекты являются одним из символов стремительной модернизации громадной страны. Еще одним символом, кажется, становится азартное и старательное надувание разного рода пузырей частным сектором. Не без благосклонного участия и под любящим оком государства.

Размер имеет значение. В 2013 г. агентство «Синьхуа» опубликовало статью под названием «Урбанизация помогает Китаю избавиться от бедности». В заметке, в частности, говорилось: «Лайюань, пораженная нищетой территория примерно в 160 км к юго-западу от Пекина, – дом для многих людей, живущих менее чем на $1,25 в день, ниже мировой черты бедности. В прошлом году годовой доход на душу сельского населения в этом регионе едва достиг 3000 юаней ($490), намного ниже среднего по стране – 7917 юаней (примерно $1300. – НК)». Согласно статье в 2012 г. впервые в истории КНР доля городского населения перевалила за 50%, составив 710 млн человек, что сулило, как мы видим, минимум двукратное увеличение доходов для миллионов людей.

Скольких именно миллионов? В 2013 г. городские жители Китая составляли уже почти 54% всего населения и должны – согласно планам КПК – достичь 60%, что подразумевает помощь государства для 100 млн работников и других «постоянных городских жителей». 60% горожан – среднее значение для развивающихся стран со сходным с КНР средним доходом, каковым считается доход на душу населения в 10–20% от американского показателя.

В 2013 г., когда цена нефти Brent все еще превышала $100/барр., две противоположные теории относительно будущего Китая были в ходу.

Первая звучала так: уровень автомобилизации в КНР приближается к 100 автомобилям на 1000 душ населения. Уровень автомобилизации в США – свыше 800 авто, в Европе и Японии – 500–600, в Южной Корее – 400 на 1000 жителей. Если уровень автомобилизации в КНР приблизится хотя бы к бразильскому (около 250 авто на 1000 жителей), то импорт нефти в КНР составит вместо 6,2 млн барр. в день не менее 12 млн барр., т. е. на рынке возникнет еще один нефтяной импортер размером с США образца 2013 г. (6,6 млн барр.). Значит, нефти некуда идти, кроме как к $150/барр. и даже выше. Пока вся нефть мира или хотя бы вся нефть ОПЕК не потечет на удовлетворение аппетитов Китая: вместо примерно 80 млн только частных автомобилей, бегавших по дорогам Китая в 2013 г., их количество составило бы уже около 200 млн. Или больше. Вот такая простая логика – впрочем, совершенно почему-то игнорировавшая фактор самой цены, который, несомненно, лишал ожидаемую траекторию роста числа авто на душу населения примитивной прямолинейности. И тем не менее именно такая логика была ведущей для множества инвесторов по всему миру в течение всего периода звездного роста экономики Поднебесной.

Но буквально в то же время – в том же 2013 году – в журнале Time появилась статья под проблемным названием «Способен ли Китай избежать ловушки среднего дохода?». Популярная, хотя и отнюдь не бесспорная концепция «ловушки среднего дохода» описывает тот момент, когда экстенсивное развитие страны за счет выхода широких масс обычно сельского населения из нищеты (через урбанизацию) исчерпывает себя. Стоимость единицы труда (unit labor cost), отражающая конкурентоспособность страны по отношению к соперникам, возрастает настолько, что начинают играть свою роль совсем другие факторы конкурентоспособности: качество продукции, эффективность, инновации, качество человеческого капитала и т. д.

К середине второй декады XXI в. преимущества Китая как производственной площадки начали стремительно исчезать: по данным Archstone Consulting (США), из-за роста зарплат на 44% с 2010 г., роста юаня на 18% против доллара, роста стоимости фрахта на 135% ожидаемая выгода по себестоимости (от 25 до 40% в КНР против США в 2014 г.) растворилась практически полностью. А еще в 2013 г. Time писал, цитируя Барри Айхенгрина et al: «Часть экономик испытали даже двойное замедление, одно – при достижении доходами физлиц $10 000–11 000 на душу населения (измеренных в постоянных долларах по ППС), второе – на уровне $13 000–16 000. Имея в виду уровень ВВП Китая на душу населения в 2010 г. в $7129 (в тех же единицах), замедление его экономики можно ожидать всего через несколько лет». Предсказание оказалось верным, а 2012-й и 2013-й стали первыми годами, когда такое замедление было подтверждено статистически.

Все знают, что сложно оценить точность подсчетов китайского ВВП. Настолько, что некоторые китайские лица, близкие к руководству, сами предлагали использовать всякие косвенные индикаторы, среди которых наибольшим признанием пользуется выработка электроэнергии. Так вот в 2005–2012 гг. прирост электрогенерации в КНР составлял 10,4% в среднем в год, что точно соответствовало средним темпам роста ВВП. В 2013 г. генерация росла в среднем темпами… 3,6% в год при официальных темпах роста ВВП в 7,4%. Китай со всей очевидностью попал в «ловушку среднего дохода» (если хотите, можете называть исчерпание экстенсивной модели роста именно так), но это, увы, не единственная беда, которая преследует эту по-своему уникальную экономику. Ее локомотив разогнался до огромной скорости на не вполне подходящих для этого рельсах, и далеко не все железные дороги Китая напоминают шанхайский Maglev.

То, что за 12 месяцев 19 крупнейших развивающихся рынков лишились $940 млрд, определенно сыграло свою роль. В 2004–2006 гг. только прямые инвестиции в экономику Китая составляли порядка $6 млрд в месяц. Как мы знаем, однако, Китай до сих пор имеет финансовый рынок полузакрытого типа. Допущенные иностранные игроки на нем мизерны по сравнению с местными гигантами. Его нынешний обвал – дело рук в основном национальных участников. Но сегодня связи даже такого рынка с внешним миром весьма многочисленны, многообразны, а подчас и довольно специфичны.

То, что лежит на поверхности, – это связь Китая с открытыми глобальными рынками через сырье. 11% мирового потребления нефти (в 1970-х гг. у Японии – прямого аналога современной КНР в прошлом – было около 9%), но при этом 2/3 мирового прироста потребления нефти приходилось в последние годы на Китай. Уже к середине первой декады XXI в. Китай потреблял 32% мировой стали, 30% цинка, 25% алюминия, 23% меди, 18% никеля. Таким образом, можно смело говорить о потреблении Китаем примерно одной трети (!) мирового металлического сырья.

Помимо очевидной связи Китая с глобальными рынками (где доминируют финансовые институты и корпорации из США и ЕС) через рынки сырья есть важная «генетическая» черта, связывающая его с лидерами финансового мира. Китай, 50% экономики которого – это инвестиции, взял для развития своего жизненно важного рынка капитала в качестве основной американскую модель, причудливо скрестив ее со столь знакомыми нам чертами государственно-монополистического капитализма. Получившаяся химера громадна, но настолько тяжела, что ее способность летать как раз проверяется в эти дни. И испытания будут продолжены.

Опираясь на огромный пул ликвидности, в основе которого, как у каждого государства, привязывающего свою валюту к бенчмарку, лежат резервы в виде американских долларовых активов и активов, номинированных в евро, эта финансовая система представляет собой одну из самых зарегулированных и в то же время непрозрачных систем в мире. При активах на уровне двух ВВП страны (свыше $20 трлн) официальная банковская система имеет под боком еще и теневого конкурента, формально не регулируемого ЦБ, причем, по оценкам, этот конкурент выдает в экономику столько же кредитов, сколько и официальные банки. А общий объем долговых инструментов в Китае достигает $25 трлн.

Саркастичный Дэвид Стокман (бывший функционер администрации Рейгана, ответственный за бюджетные контрольные функции) отмечает, что этот долг – на фоне роста номинального ВВП Китая с 2000 г. на $10 трлн – рос бесконтрольно и со, скажем так, сомнительной эффективностью. Он приводит пример сталелитейных мощностей страны: они способны выпускать 1,5 млрд т стали в год, но при нормализации спроса – т. е. при завершении лихорадочного строительного бума, о размере которого говорит наличие на рынке 70 млн (!) пустых люксовых квартир, – половина этих мощностей окажется не нужна.

В течение многих лет отчаянного роста, сопоставимого со знаменитой золотой лихорадкой в Калифорнии, подчеркивает Стокман, не было ни одной «признанной ошибки, заброшенных лагерей (золотоискателей), пустых лотков (для мытья золота) и даже персональных банкротств (no mistakes, busted camps, empty pans or even personal bankruptcies)». Однако, как сказал известный и уважаемый специалист по китайским рынкам Майкл Петти, китайцы считают надувание пузырей нормальной стратегией.

Долг в $25 трлн (против $1 трлн в 2000 г.), $10 трлн прироста ВВП, сотни миллионов людей, пополняющих средний класс, рост автомобилизации с едва 20 до 100 автомобилей на 1000 жителей, 2/3 прироста мирового потребления нефти, треть мирового потребления металлов – все это самым понятным образом заставляло делать массированные ставки на Китай, прямые и косвенные на разных рынках. Китай был догмой для инвесторов, манящим огнем для них. Они требовали открытия рынка этой страны и конвертируемости юаня. Пытались строить со страной с совершенно особенной психологией и обычаями свои геополитические истории – по-видимому, не читая знаменитое завещание Дэн Сяопина, в котором главные мысли: никакого вмешательства вовне, никаких блоков, заниматься собой. Теперь все эти идеи подвергаются жесткому испытанию.

Мир меняется. Китай, как считается, не любит перемен, но совершал их до сего дня невероятными темпами. Причем делал это так долго и успешно, что состояние бурной модернизации, кажется, стало для него как раз нормой. Теперь, видимо, перемены должны произойти и на этом пути. Плохо, однако, что не очень понятно, в каком направлении меняться: и остальной мир пока не слишком ясно видит будущее, и новые двигатели для экономик-лидеров все еще не изобретены. Но это отдельная история.

Николай Кащеев, директор по исследованиям и аналитике Промсвязьбанка.

vedomosti.ru